Книга Моссад. Тайная война  - Леонид Млечин

— Я не мог поступить иначе. Его преследовали и гнали, как бешеную собаку. На всем белом свете у него был только один человек, к которому он мог обратиться за помощью. И он пришел ко мне.

Мариссель предложил выключить свет, чтобы полицейские не заглядывали в окна. Они сидели на кухне. Глаза Марисселя привыкли к темноте, и он даже различал, как менялось выражение лица Эдера.

— Что же теперь делать? — к Марисселю вернулось его обычное хладнокровие и привычка искать выход из любого положения. — Утром следователь вернется с ордером и арестует и его, и вас.

Эдер тоскливо посмотрел на него:

— Не знаю.

— Из дома есть второй выход?

— Бесполезно. Тут и двух шагов не пройдешь незамеченным. Бессель наверняка со всех сторон своих людей расставил.

— Попробуем вывезти его на машине? — предложил Мариссель. — До утреннего появления Бесселя с ордером нас никто не остановит. Спрячем его в багажник машины.

— В багажник моей малолитражки не влезет и ребенок.

— А этот Ганс… Он что, действительно не в себе? — осторожно спросил Мариссель.

— По-моему, он рассуждает вполне разумно, — устало ответил Эдер. — Он сразу же пробормотал, что не хочет навлекать на меня неприятности, поэтому не останется в доме. Переоденется и уйдет. Я настоял на том, чтобы он лег спать. Он сказал, что больше не хочет в тюрьму. У него с собой яд.

— Яд, которым он убил доктора Берфельде?

Эдер не отозвался. Мариссель подумал про себя, что вариант с ядом совсем не плох. Если бы этот Ганс покончил жизнь самоубийством, Эдер всегда мог бы сказать, что ничего не знал, что преступник залез в дом без его ведома…

— Утром похороны Берфельде, — Мариссель словно бы размышлял вслух. — Нужны цветы, много цветов. Положим Ганса на заднее сиденье и завалим цветами. Вы останетесь здесь, а я отвезу его.

— Куда? Где он может спрятаться? — покачал головой Эдер. — Его задержат на первой же железнодорожной станции.

Марисселю казалось, что его добрый и милый хозяин не отдает себе отчета в том, что его ждет завтра, когда появится следователь с ордером на обыск.

— Я понимаю ваше особое отношение к полиции. Но в данном случае, несмотря на любые смягчающие обстоятельства, вы спасаете от правосудия убийцу, причем дважды убийцу.

— Он убил только одного человека, — поправил его Эдер, — Манфреда.

— А доктора Берфельде не он убил?

— Берфельде сам выпил яд. Тот же, что и Герда Шарф.

— Тут есть какая-то связь? — насторожился Мариссель.

— Прямая. Все произошло нетак, как мы думали. Берфельде позвонил Герде и трагическим тоном сказал, что должен поговорить с ней наедине. Герда согласилась, отпустила дежурную медсестру, как просил Берфельде… Он пришел и стал уговаривать ее изменить завещание в пользу сына. Он откровенно сказал, что она должна поторопиться: ей осталось жить всего несколько недель, и скоро у нее начнутся невыносимые боли, от которых не спасут и наркотики. Он утверждал, что, несмотря на ссору, относится к ней очень хорошо, и в доказательство оставил ампулу с ядом. Герда пришла в ужас от этого разговора и, не желая больше мучиться, приняла яд.

— Откуда вы это знаете?

— От Ганса. Берфельде все рассказал, когда Ганс приставил ему нож к горлу.

— Так он из-за Герды убил Берфельде?

Эдер покачал головой:

— Он не убивал Берфельде. Говорит, что хотел ударить его ножом, но не смог. Берфельде дико испугался, когда увидел Ганса. Берфельде даже не пытался соврать. Ганс предложил ему на выбор: либо самому все рассказать полиции, либо принять яд…

— А чего испугался Берфельде? — не понял Мариссель. — За то, что он принес яд Герде Шарф, насколько я понял, его бы за решетку не посадили.

— Вы не знаете главного, — медленно произнес Эдер. — В годы войны молодой врач Берфельде своими руками убил маленькую дочь Герды Шарф. Девочка родилась слепой, ее отобрали у матери и отдали в приют, откуда она попала в клинику, где в программе эвтаназии под руководством доктора Манфреда участвовал Берфельде.

— Так как же Герда могла позволить своему сыну жениться на племяннице Берфельде? — поразился Мариссель.

— Герда ровным счетом ничего не знала. Ей сказали, что девочка умерла от дифтерии. Но Ганс знал. Он работал в клинике, куда попала девочка, и дружил с ней. Девочка носила другую фамилию, потому что она родилась от первого брака Герды. В сорок пятом Ганс отправился на поиски родных несчастной девочки и в клинике предстал перед Манфредом. Манфред выслушал его, вызвал скорую психиатрическую помощь и отправил Ганса в больницу на принудительное лечение. Ганс человек со странностями, его легко счесть душевнобольным.

— И сколько же времени он провел в сумасшедшем доме? — Мариссель с волнением слушал эту историю. Она казалась слишком мелодраматической, нереальной.

— Восемь лет. Потом его отпустили, и он опять бросился на поиски родственников убитой девочки и вновь наткнулся на Манфреда, теперь уже профессора и уважаемого в городе человека. История повторяется: Манфред отправляет его в ту же клинику для душевнобольных. Еще десять лет в заточении… Его выпускают, и на сей раз он выходит на волю уже с другой целью — отомстить Манфреду, — Эдер сделал паузу. — Я не могу и не хочу оправдывать убийство. Манфред за свои преступления должен был предстать перед судом, но этого не произошло. Восемнадцать лет, проведенных, фактически, в заключении, ожесточили и озлобили Ганса. На суде он ничего не захотел объяснять, и ему дали максимальный срок, сочтя это убийство немотивированным и особо жестоким. Он отсидел срок полностью. Первые годы, по его словам, совсем не отпечатались в памяти, слились в один серый нескончаемый день. Понемногу он стал приходить в себя. Ему разрешили писать, и он начал опять искать родственников убитой девочки. Какие-то архивы сгорели в войну, другие исчезли, служащие не самым старательным образом отвечали на малограмотные запросы, которые шли из тюрьмы. И все же он узнал адрес матери девочки — Герды Шарф. За неделю до освобождения он написал Герде. Он не назвал ни одной фамилии, только сообщил, что знает обстоятельства, при которых умерла ее дочь, и что скоро приедет. Герда, как я понимаю, показала письмо человеку, который стал ее главным собеседником в последние месяцы, — доктору Гебхарду.

— Все это вы узнали от Ганса?

— Да, он рассказал мне историю своей жизни. Вернее, я вытянул из него этот рассказ, потому что он предпочитает молчать. Я помню, что он и в юности был неразговорчив, а уж клиника для нервнобольных и тюрьма вовсе отбили у него желание вести беседы… Мы проговорили две ночи, я задавал массу вопросов и из коротких ответов нарисовал такую картину.

— Вы ему верите? — осторожно поинтересовался Мариссель.

— У меня такое ощущение, что он не умеет врать, — вздохнул Эдер. — Если он не хочет что-то сказать, он молчит.